Когда время судья и палач. Психологическая драма с криминальным событием - Алена Бессонова

— Привлекайте к работе вашего батю, Александр Егорович, — предложил Пашай, — он всех ветеранов в области знает…

— Ни в коем случае! — энергично замахал рукой Русаков. — Отец мой не в курсе расследования. Он член Совета ветеранов и над каждым своим подопечным трясётся. Говорит: им жить осталось два понедельника. А если узнаёт, что среди них государственный преступник, да поди ещё с фальшивыми орденами и медалями — спать перестанет! Смотри, Пашай, не проговорись. У бати сердце больное. Он после гибели летуна в санатории едва не крякнул… Пусть спокойно доживает, сколько ему отпущено…

2010 ГОД. Дом на острове Двинской губы в Белом море

Чудь не закричал, а заставил себя проснуться. Вытянулся, тяжело дышал. Грудь, как после лихорадки, пахла уксусом. Он потихоньку, боясь упасть, встал с постели. С закрытыми глазами, вытянув перед собой руки, пошёл к окну, натыкаясь по дороге на мебель. Нащупал подоконник, холодный и гладкий, скользя пальцами по раме, подобрался к форточке и открыл её. Струю влажного хвойного воздуха поймал широко открытым ртом, глотнул. Потом медленно открыл веки.

Да, это был сон, цветной, липкий, знакомый, как много раз читаная книга. Сначала жёлтый пивной ларёк у оврага. Косоглазый парень в куцей кепчонке, длинном пиджаке и в широких полосатых брюках с напуском на хромовые сапоги. Он покровительственно хлопает его по плечу и пыхтит в ухо: «Надо будет ещё железок с ксивами, подходи сюда, кореш!» Ноги несут от ларька, а в кармане две бронзовые медали, выменянные на связку сушёной воблы… Сине-желто-зеленый круг. В радуге река и полукольцо лесистых гор. Спектр потемнел, круг сузился и как бы выстрелил его на городской базар. Ярко-красный плакат, палец красноармейца прицелился в его переносицу: «Что ты сделал для фронта?» Спины, руки, разинутые рты с золотыми зубами, выпученные от самогона и жадности глаза. Вместо плаката — девчушка. Живая. Тощенькая, в широком солдатском бушлате и драной вязаной кофтейке. Она ловит его взгляд, кланяется, почти шепчет: «Орден настоящий. Папкин… Мамка болеет… — креститься. — К нему и книжица есть… Хлебцем возьму. Или маслицем». Он выхватывает из маленькой ладони кусочек металла с красной глазурью, который дают солдатам за отвагу, взвешивает на своей пухлой руке и суёт девчонке четвертинку касторки и пайку хлеба. Хочет уйти и не может. Тесным стал чёрный круг. Он уже давит на плечи, сжимает горло, грудь. И не круг — тиски…

Это было, было, было, но ведь столько тому назад!

— Ахма! Шлёпанцы! — негромко приказал Чудь.

Из тьмы в углу комнаты выскользнула росомаха, в её зубах домашние тапочки без задников.

— Вот так должны служить и они! — Он громко начал, но последнее слово произнёс почти шёпотом.

Чудь бросил на худые плечи тёплый халат, всунул холодные ступни в мягкие шлёпанцы и упал в глубокое кресло. Росомаха улеглась на полу, и он поставил на неё ноги. Густая шерсть щекотнула лодыжки.

Хотелось забыться, дать отдых утомлённой голове, но не покидала мысль о Романовском. В их последнюю встречу он узнал его сразу по обличию, и всё равно хотелось думать: ошибся. К сожалению, нет. Не берёт таких пуля, не принимает сырая земля. Судьба-предательница лоб в лоб свела.

Живу, как к резине привязанный — тяну, тяну, ползу вперёд, где упрёшься в кого-то, где на коленях, и вдруг… Оборвался конец, или его чик-чик кто-то, и резина, тобою же натянутая, тебя и хлобыстнёт… Эту девку-экспертшу косоглазую не добили… Хрень… Где её искать? Она свяжет воедино смерть Романовского и диких старателей… Что свяжет? Уже связала! Купленный мент доложил: девка подняла старые дела… Значит, ключик у неё в руках… Эх, Кузьма, постарел ты… упустил экспертшу… не добил…

Всё может пойти к чёрту! Годы, работы, когда потихонечку, исподволь, на бумажном клочке, а потом и на листочках с гербовой печатью я делал свою жизнь, рисовал себя. К чёрту!.. Зачем лишал себя удовольствий, бежал в комариное царство? Затем, что на Севере деловой человек виден издалёка!.. И я пришёл, оброс хорошей шерстью. Своим умом, своими делами приобрёл крепкую красивую шкуру. А теперь её сдерут! Сдерут и будут глумиться. С каким удовольствием они будут глумиться! Ты хочешь видеть меня окороком, Ахма?

Однажды я уже ободрал с себя родовую шкуру — шкуру, дарованную матерью, шкуру избранного народа и превратился в заметного важного чиновника, имя которого знали на Севере. А как начинал? Червяком ползал… За бензин нужному человечку — рыбкой, за рыбку — дюралевый уголок с рудника, за уголок — охапочку меховых шкурок. Шкурка в подарок жене доброго человека на память, память не подведёт, когда нужно вспомнит, где нужно — назовёт. И всё дело! Людям — добро, себе — не рупь, копейку. Кто поверит? А ведь так. Себе почти ничего — одни сувениры. Потом должность получил вроде небольшую, но и губернатор и мэры с прочей шушерой были у меня в руках, слушали не перебивая… Чудь вспоминал фамилии и каждый раз сжимал пальцы в кулак, повторял громко:

— …в руках! В руках! В руках!.. Если кто догадывался о моей настоящей жизни сразу уходили. Ахма хорошо выполняла свою работу… Когда своё дело ставил ни у кого помощи не просил, всё сам… Всё… Так что к делу моему никто из них никакого отношения не имеет… Всё что есть — всё моё… Как же я не удержался, сволочь? Прошёл бы мимо Романовского и всё было бы по-прежнему… Волю дал своей ненависти… Идиот… Идиот! Подчистить за собой придётся и начинать нужно с колыбели, с того рокового дня. Ах, Михал Юрич, Михал Юрич, вы ведь ручки потираете, думаете, что цепанули меня, осталось только за хвост потянуть…

Чудь юродиво хихикнул:

— А нет у меня хвоста! Я его отбросил, как ящерка… Зря ваша жёнка в архивы полезла. Хорошо, что мне ума хватило оставить в гнезде своего человечка. Накладно, конечно, десятилетиями подкармливать жлоба, но сейчас окупилось… Гриня доложил о её интересе. Ольга Ленина на деле оказалась Ольгой Исайчевой. И муженёк её здесь и, как я теперь понимаю, приехал он по мою душу… А ну-ка, сыскарь, ежели я потяну тебя за ушки. Они в виде жёнки и сыночка хорошо торчат…

Чудь вынул из кармана куртки монетку, подкинул. Монетка легла на ладонь профилем Ленина. Чуть усмехнулся:

— Так, то лысый! Поживём ещё, поворочаемся…

2010 ГОД. Сартов

Ольга после восьмичасового пребывания в архиве еле — еле дотащилась до дома. Страшно хотелось выпить кофе и просто посидеть на веранде, листая новый научно-информационный журнал «Нумизматика». Он выходит три раза